Японцы, впервые замеченные на мировой аре­не в III веке, вступили на эту арену тогда, когда мир — в своих главных частях — почти всюду ста­новился средневековым. Для Японии значение имело, конечно, то. что такое средневековье тогда уже твердо установилось в Китае. Однако шагнуть прямо от первобытного общества к средневековью японцы не могли: известная планомерность, свой­ственная социально-историческому процессу, тре­бовала, чтобы у них была какая-то своя ступень древнего общества. И она была; обрисовать ее, хотя бы в самых общих чертах, необходимо для того, чтобы увидеть, с чем и как Япония вступила в орбиту средневекового мира в его восточной зоне.

О том, какими путями проникала на Японские острова континентальная культура, говорят пись­менные памятники — как китайские, относящиеся к этим же векам, так и японские, возникшие, правда, позднее — в VIII веке, но содержащие сведения явно более раннего происхождения. Из источников мы узнаем о переходивших на Япон­ские острова — и нередко большими группами — китайцах. Естественно, эти переселенцы приноси­ли с собой культуру своей родины. Это делали также и не менее многочисленные переселенцы с Корейского полуострова, где континентальная культура уже давно, по крайней мере с I века до н. э., пустила прочные корни. С IV века, то есть с того времени, как в Японии усиливается процесс объединения страны под властью царей Ямато, отмечаются вторжения японцев на полу­остров, набеги на царства Сираги и Кудара, как именуют японские источники корейские царства Силла и Пэкчэ; говорится даже о создании япон­цами своего владения на полуострове — на самой южной его оконечности, называемого японскими источниками Мимапа. Несомненно, континенталь­ная культура еще более ощутимым потоком пере­ходила в Японию именно через Корею и отчасти даже в корейской редакции.

Материальной культурой дело, однако, не огра­ничивалось: к японцам проникла и китайская иероглифическая письменность, некоторые зна­ния— учение Инь-Ян (о двух силах природы), сведения по астрономии. В VI веке отмечается появлепие в Японии конфуцианских и буддий­ских сочинений, буддийских изображений: и те и другие были занесены корейцами из Пэкчэ. Все это попадало в руки племенной знати, в первую очередь — рода царей Ямато, способствуя не только его культурному преображению, но и полити­ческому усилению. Возникали и новые явления в организации господства-подчинения: из Китая че­рез Пэкчэ была заимствована система бэ, то есть оганизация особых групп, занимавшихся своим профессиональным ремеслом каждая. В них отра­жено уже происшедшее в Китае отделение ремес­ла от земледелия. Так как в Японии на том этапе ее экономического и социального развития такого разделения быть не могло, эти иноземные ремес­ленники, вернее — натурализовавшиеся потомки их, сохранившие свои навыки, попадали в поло­жение полурабского подчинения. По этому же об­разцу формировались подобные группы и из япон­цев-земледельцев, у которых было развито какое-нибудь ремесло.

Таким образом, в VI веке, то есть в канун средневековья,   японское  общество   состояло  из свободных — общинников-земледельцев,   полусвободных — подчиненных племенной знати групп ремесленников, несвободных — рабов, бывших домашними слугами-работниками в семьях свобод­ных, и, наконец, знати — племенных вождей и р адовых старейшин. Имущество этой знати слага­лась из военной добычи, из подати находившихся ее подчинении ремесленных групп и из поступ­лений от свободных общинников-земледельцев, на ггарых   патриархальных   началах   подносивших своим старейшинам дары (мицуги) — часть уро­жая, рыбного улова и охотничьей добычи, а также из изделий старинного, развившегося у земледель­цев ткацкого промысла; те же общинники привле­кались и на работы (эдати) по возведению по­строек, сооружению дамб или оросительных ка­нав и т. д.

Приобрели серьезное значение и поля, при­надлежавшие непосредственно самим старейши­нам и обрабатывавшиеся земледельцами, из них составлялись табз (полевые бэ). Сама же пле­менная знать различалась между собой по двум признакам: удзи (рода) и кабанэ (титула). Это означает, что в среде этой знати была своя иерар­хия, место в которой определялось положением данного рода в общей массе племени — с точки зрения родоплеменных исторических связей — сте­пенью влияния данного рода в общей системе племенного союза. Вершиной этой иерархии был род царей Ямато, глава которого носил титул су-мэраги (верховного вождя)

Такими чертами рисуется строй древнего об­щества в Японии, каким он сложился в VI веке— в канун средневековья. Японские историки неред­ко кратко обозначают его как строй удзи-кабанэ.

Можно с достаточной степенью достоверности обрисовать и главные черты культуры духовной: прежде всего — в области верований. В китайском источнике «Описание царства Вэй» сообщается, что у людей Ва существовал обычай, по которому после смерти кого-либо его родичи в течение де­сяти дней соблюдали своеобразный траур: не ели мясной пищи; хозяин траура, то есть старший из родичей, предавался плачу, а остальные пили вино и плясали; по истечении положенного срока все шли к воде и омывались. Отмечается, однако, что у японцев, попавших в Китай, похоронный обряд был несколько иным: в случае смерти кого-либо из своих они избирали одного из своего состава, которому в течение определенного срока предпи­сывалось не причесываться, не мыться, не стирать одежду, не есть мясо, не сближаться с женщиной. Если в это время кто-либо заболевал или случа­лось вообще какое-нибудь бедствие, виновником считался этот человек и его убивали. Тот же ис­точник сообщает о гаданиях: клали на огонь кос­ти животных или щиты черепах и по образовав­шимся трещинам определяли удачу или неудачу, счастье или несчастье.

Эти данные относятся к III веку; о более позд­нем времени судить по прямым письменным ис­точникам мы не можем, так как таковых пет: первые письменные источники, появившиеся в Японии, — «Кодзики» («Записи о делах Древ­ности») и «Нихонги» («Анналы Японии») — отно­сятся к VIII веку. Однако в них есть материал не времени составления этих произведений, а бо­лее рапиого. Так, например, в «Кодзики» расска­зывается, что после смерти Амэ-но Вакахико (Небесного царевича) соорудили похоронную по­стройку и в «течение восьми дней и восьми но­чей» пели, плясали и играли на музыкальных инструментах. В «Кодзики» повествуется о том, что Идзанаги, праотец японцев, выйдя нз Ёми-но ку­пи   (Царства мрака), куда ушла после смерти щами, его жеиа, тут же совершил омовение, да Тюай, как посмертным китайским именем ли обозначать царя Тарасинака, отправлялся гюход на племя Кумасо, его жена вызвала на бя дух божества и от его лица возвестила, как агсдует повести военные действия. Этот рассказ снова вызывает в памяти сообщение «Вэй чжп», что царица Химико была «искусна в колдовстве и морочила людей».

Таковы были отмеченные в источниках эле­менты верований японцев III — IV веков. Впо­следствии, в VII—VIII веках, когда японцы уже познакомились с Дзюдо (Путем Конфуция) и с Буцудо (Путем Будды) и стали пользоваться в своем языке китайскими словами, они обозначили свои народные верования китайским, составлен­ным по тому же образцу, словом Синто (Путь богов).

Последние века древнего общества ознамено­вались развитием земледелия, а вместе с земледе­лием на этом этапе истории обычно складывается своя земледельческая магия — действа, от кото­рых ожидают условий, благоприятных для произ­растания и созревания злаков. Такие действа обо­значались словом мацури, и наиболее важными из них были два: весеннее — Тосигои-но мацури (Действо Испрашивания (урожайного) года), и осеннее — Ниинамэ-но мацури (Действо Пробы нового хлеба). Обрядность этих мацури, сохраняю­щихся до сих пор, менялась от эпохи к эпохе, так что судить об их древней форме трудно; все же две черты установить можно: совершение обряда требовало специально оборудованного места, но, если в более позднее время им служило ясиро (святилище), то есть особая постройка, в раннюю эпоху этого не было. Храмы появились, видимо, там, где почему-либо определилось какое-то место, признанное наиболее подходящим для обряда, ве­роятно потому, что оно считалось местопребыва­нием самого божества. Храмовый ансамбль в позднейшее время обычно состоял из хондэн (Главного здания), обиталища божества, и хайдэн (Здания для поклонения), но раньше по­добного разделения не было. Так, например, в Мива дзиндзя, одном из наиболее почитаемых храмов, никакого хондэн нет и в настоящее вре­мя. Это означает, что местопребыванием божест­ва считается сама гора Мива, на которой стоит это святилище. Чрезвычайно показательно, что в древних песнях, собранных в VIII веке в сбор­нике «Манъёсю», святилище обозначается словом мори (роща). Большая часть гор в Японии по­крыта рощами, и это настолько обычная картина, что даже слово яма (гора) одновременно озна­чает лес.

Другим напоминанием о древних святилищах служит храм Юдонояма, известный своим священ­ным источником: в нем местопребыванием боже­ства считается сам грот, откуда бьет источник. Появление особых построек для святилищ произо­шло, видимо, не без влияния буддизма, который пришел в Японию со своими храмами. Божества древних японцев никак не обособлялись от приро­ды, от ее предметов, либо непосредственно эту природу представляющих, либо введенных в нее человеком в виде чего-либо сделанного из мате­риала той же природы. Как и другие древние на­роды, японцы отправляли свой культ общиной. Следы общинного культа наблюдаются и в ны­нешней Японии: и в настоящее время в деревнях и даже отдельных городских кварталах население весною и осенью чествует хранителя данного ме­ста удзигами (свое божество). Это указывает, в частности, и на то, что с обособлением от земле­делия других видов хозяйственной деятельности общинное начало продолжало сохранять свою си­лу и среди торговцев, ремесленников.

Судя по древним песням, попавшим в сборник VIII века «Манъёсю», наряду с общинным нача­лом культа зарождалось и индивидуальное: в этих песнях встречаются обращения к богам с мольбой о благополучном путешествии, о помощи в делах любви — словом, о личном благе. Но это никак ве означало утраты общественной природы древнего культа.

В связи с этим возникает особый вопрос: ка-вы границы этого общественного начала культа? но в том, что упомянутые  выше  письменные памятники говорят об особых родах — носителях греческих  функций: о роде  Накатоми и роде Инбэ.   Поскольку  эти  роды  изображаются  как знатнейшие, ближайшие ко двору царей Ямато, постольку создается впечатление, что наряду с общинными культами был и общеплеменной. В нем образовался свой комплекс запретов, этических и правовых норм.

От начала VIII века до нас дошли первые письменные памятники Японии. Главные из них—«Кодзики» («Записи о делах Древности»; 712) и «Нихонсёки», или, короче, «Нихонги» («Анналы Японии»; 720). Составителем «Кодзи­ки» был Ясумаро, один из приближенных ко дво­ру царей Ямато, составителем «Нихонги» — принц Тонэри.

Как показало исследование, самый материал этих памятников, принадлежащих уже к ранней поре японского средневековья, отнюдь не отно­сится целиком ко времени их фиксации — концу VII — началу VIII столетия. Следует думать, что все, что в «Кодзики» и «Нихонги» рассказывается о времени, предшествующем так называемому перевороту Тайка, то есть событиям 645 года, основано на письменных материалах, появивших­ся в начале VII века, до нас не дошедших, а эти материалы отражают жизнь японского народа в V—VII веках, то есть того этапа его истории, ко­торый именуется эпохой удзи-кабанэ. Несомненен также более глубокий пласт, относящийся к IV— V векам. Он основан уже не на каких-либо пись­менных материалах, а на устных сказаниях. Та­ким образом, эти памятники могут служить источ­ником сведений и о Древней Японии, если поль­зоваться ими достаточно осмотрительно, посколь­ку на них лежит явная печать века их записи, а век этот — начало сложения ранней формы фео­дального государства.

Государство это тогда строилось на основе крепкой верховной власти, носителем которой пре­тендовал быть старый дом царей Ямато, устра­нявший тогда те роды старой племенной знати, которые могли быть его соперниками. Одним из средств борьбы с ними было всяческое возвеличе­ние своего рода, а — соответственно умонастрое­ниям того времени — оно сводилось к изображе­нию этого рода как самого древнего, во-первых, самого знатного — во-вторых. Лучшим же призна­ком знатности, дающим прямое право на верхов­ное положение, было происхождение от самого высшего божества. Эта тенденция, столь характер­ная для VII века, времени сложения государства, привела к тому, что в прошлом страны был «на­веден порядок»: устаповлено начало истории — «Век богов», определена их иерархия, выделено верховное божество — Аматэрасу (С небес сияю­щая) . Продолжением «Века богов» стала история союза племен, главные роды которого были пред­ставлены происходящими от разных божеств меньших рангов. Тем самым складывалась земная иерархия, делавшая непреложным факт верхов­ного положения дома царей Ямато, усвоивших с начала VII века титул тэнно (Верховный прави­тель), сохраняющийся за царствующим домом до наших дней и передающийся на европейских язы­ках словом «император». Таким образом, весь ма­териал «Кодзики» и «Нихонги», особенно материло мифов, легенд, сказаний, был приведен в некую систему, водружен па хронологическую основу и обработан иод углом зрения определенной поли­тической доктрины.

В этом сведении разного материала и его об­работке слились две противоположные стихии: подлинный  материал  и творческий произвол составителей. Это различие наглядно иллюстрирует­ся, например, тремя книгами (частями) «Нихон­ги», в которых повествуется о правлении Тэмму и Дзито — времени полностью историческом, и книгами «Век богов», которые являются началь­ными разделами обоих памятников. В этой книге нетрудно распознать существование целого мира мифов, легенд и сказаний, которые в устном пре­дании с давних пор бытовали в народе, выдвинув­­шем даже своих особых катарибэ (сказателей, слепцов аэдов японской древности).

Так, например, в повествовании об Идзанаги и Идзанами, двух первобогах, рассказывается, как сын Небесного божества сошел на землю по мосту, образованному радугой, и вступил в брачный союз с тремя женщинами, также сошедшими с не­бес, и с тремя другими женщинами, вышедшими по подземного мира, отчего и пошел весь земной род.

Это — типичный образец космогонического мифа: подобный ему существует у многих наро­дов тихоокеанского мира — например, у бугов и макассаров на острове Сулавеси. Так же типич­ным мифом является сказание о том, как божест­ва Неба и Земли породили острова, то есть созда­ли страну Японию.

Столь же типичным мифом является рассказ о том, как Идзанаги и Идзанами, поссорившись, величаться друг перед другом: «Я в один день убью тысячу человек!» — воскликнул Идзанаги; «Я в один день настрою тысячу пятьсот шалашей  для рожениц!» — воскликнула Идзанами.

Столь же явно не придуман составителями, а записан по устной передаче рассказ о ссоре двух братьев — охотника и рыболова: о том как охот­ник, выпросив у рыболова его уми-но сати (морское счастье), то есть рыболовный крючок, и от­правившись с ним на рыбную ловлю, уронил его воду, за что сильно пострадал от брата; а когда он все-таки это счастье нашел, в свою очередь помучил брата. В сказании о боге Окунинуси упоминается о Нихацухи, Асуха, Хакиги — потомках бога Отоси; культ этих божеств существовал и в VIII веке, а представление о них начисто лишено всяких черт антропоморфизма. Даже в таком, казалось бы, типично историческом предании, как рассказ о Дзимму — первом боге, ставшем человеком и представленном как основатеть японского государства, даже с точной датой этого основания — одиннадцатый день второй лу­ны 660 года до н. э., даже в этом рассказе есть охотничья песенка, подобие которой долгое время бытовало у населения области Ямато — той са­мой, в которой произошло «основание государ­ства». Эти и многие, им подобные, элементы в по­вествовательной ткани «Кодзики» и «Нихонги» свидетельствуют, что в эти письменные памятни­ки попал очень большой фольклорный материал. Поэтому следует сказать: хотя эти письменные памятники и возникали в кругах знати, группи­ровавшейся вокруг двора правителей Ямато, став­ших императорами, считать их относящимися к одному правящему классу того времени нельзя: они принадлежат всему японскому народу. Но, конечно, печать господствующего класса на этих произведениях лежит, причем, как это ни пара­доксально, наиболее явственно на самой древ­ней — по хронологической канве, принятой в этих произведениях, — их части, излагающей историю «Века богов». Эта самая древняя часть повество­вания является в обстановке начала VIII века са­мой современной.

«Век богов» — история о том, как начался мир, как появились первые божества, как они породили «страну островов»; как появилась Небесная боги­ня Аматэрасу, как она направила на землю Ниниги своего внука править ею, то есть основать земное владение Небесных богов; как затем этот посланец небес заставил Окунинуси, «Великого хозяина страны» Идзумо — другой древней обла­сти в западной части острова Хонсю,— покорить­ся: как шло и дальше распространение его власти по всей земле и как, наконец, Каму-Ямато-Иварэбико, первый из потомков богов, ставший полно­стью человеком, основал государство, то есть до­ныне существующую японскую державу, став — под данным ему посмертно именем Дзимму — ее первым императором, от которого по преемству пошли все последующие правители. Тем самым получилось, что утверждение в VII веке у власти рода царей Ямато, потомков Дзимму, является совершенно естественным и законным.

Так оказалась созданной древнейшая история страны — причудливое переплетение старых ми­фов, легенд и сказаний с историческим предани­ем, с записями фухито (писцов), то есть своего рода придворных историографов, переплетение, сведенное в одно фабульное целое, установленное на определенной хронологической основе и трак­тованное в духе утверждавшегося тогда социаль­но-политического строя — строя уже явно средне­векового. С этим японское древнее общество и пе­решло в общество средневековое.